Вот и сейчас девушки начали хлопать в ладоши, требуя, чтобы Тина сняла свой халат.

– Да некогда мне! – сказала Валентина Николаевна, но девушки продолжали хлопать, и ей пришлось подчиниться. Стараясь казаться незаметной, она расстегнула пуговицы, стянула халат и скромно присела на синий диван, разгладив на коленях прямую серую юбку.

«Да-а… – критически оглядела ее Марина. – Кофточке, наверное, лет двадцать. Куплена в магазине „Лейпциг“ еще при советской власти».

Однако, невзирая на кофточку, Ашот и Барашков быстро уселись на диван по обеим сторонам от Валентины Николаевны. С другой стороны к Ашоту подсела Татьяна, и Марине ничего не оставалось, как быстро отсечь Мышку, чтобы та не успела занять место рядом с Аркадием Петровичем. Мышка, таким образом, оказалась соседкой Валерия Павловича, который с шумом уселся последним с краю, чтобы удобнее было выходить из-за стола. Он уже заступил на дежурство.

– Наполним бокалы! – сказала Тина и встала.

Когда было нужно говорить, она говорила хорошо. Сказывалась практика комсомольских собраний еще в институтские годы. А сейчас говорить хорошо было нужно. Поздравляя Татьяну, Тина хотела отдать дань ее красоте и ее уму и, кроме того, поблагодарить Таню за ее сегодняшний поступок, за дачу крови. Для врачей ее отделения не было ничего необычного в том, чтобы сдать кровь (и сама Тина, когда надо было, ложилась на стол), но ей хотелось каким-нибудь образом стимулировать Таню, вызвать у нее интерес к работе. Потому что, Тина чувствовала, случись в отделении кризис, на Таню положиться нельзя. Никто толком не знал, что у нее в голове. Но сегодня, не сделай Таня то, что сделала, больной бы не выдержал операции. И по этому случаю Валентина Николаевна хотела говорить хорошо. И она сказала так, что все захлопали. А Таня сидела молча, опустив глаза. И конечно, никто опять не знал, о чем она думает.

Все чокнулись пластмассовыми мензурками, в которых больным в других отделениях раздают лекарства. Валентина Николаевна села, нацепила на вилку кусочек сыра и вспомнила, что так и не выяснила у Марины, что же на самом деле произошло с банками крови и куда они делись.

Шампанское улетучивалось мгновенно. Еда исчезала с тарелок, будто по мановению волшебной палочки. Никто, естественно, не наелся, но, слегка заморив червячка, люди расслабились, подобрели, раскраснелись от выпитого, заулыбались – и жизнь перестала казаться им занудливой старой теткой, держательницей будущего наследства, ради которого стоит терпеть постоянные муки.

Барашков с Ашотом с обеих сторон обняли Валентину Николаевну, причем Аркадий что-то ей тихо рассказывал, а Ашот внимательно слушал. Троица напоминала группу, танцующую сиртаки. Татьяна, красиво изображая хозяйку дома, докладывала на тарелки оставшиеся куски. Валерий Павлович уже заторопился в палаты. Мышка, после дежурства осоловевшая от тридцати миллилитров шампанского, смотрела на всех круглыми, типично мышиными глазками и ждала, когда ей дадут торт. Она обожала сладкое. А бело-кремовый торт был прекрасен и своими размерами и очертаниями напоминал гостиницу «Балчуг», если смотреть на нее с другого берега Москвы-реки.

– Какой огромный! – восхитилась Мышка и подумала, что если она присядет на корточки, то поместится как раз в самую середину торта, как в старых американских комедиях.

– Чтобы всем хватило и на завтра осталось! – сказала Татьяна, уже приступая к раздаче бумажных тарелочек с аппетитными пышными и в то же время влажными от ромовой пропитки кусками бисквита.

– Кто любит с розочками?

– Я-я-я! – заревел Барашков.

Ашот негромко добродушно смеялся, исподтишка наблюдая, как красиво и ловко двигаются Татьянины руки, обтянутые голубой чешуей нарядного платья.

Появилась банка разведенного спирта – Марина выставила украдкой.

– Вы не очень-то! Быстро опьянеете от усталости! – пристально посмотрела на Барашкова Тина. Он же, чувствуя вину за утренний разговор, старался быть с ней нежен. Марина почти с ненавистью наблюдала, как Аркадий, развернувшись всем корпусом к Валентине Николаевне, заглядывал ей в глаза. Лицо Барашкова раскраснелось, волосы растрепались, на кончике носа выступили капельки пота. Как все рыжие, он имел сосуды очень близко под кожей, и его грудь, видневшаяся в вырезе больничной пижамы, тоже покрылась красными пятнами. Аркадий рассказывал анекдоты, обращаясь к Ашоту, но сам будто бы ненароком обнимал Тину за плечи. Закончилось все тем, что он уронил ей на колени приличный кусок торта. Тина вытерла юбку салфеткой и снисходительно посмотрела на него, как мать на расшалившегося ребенка.

«И зачем я предложила ему утром пойти ко мне? – недоумевала Тина, стараясь избежать объятий. – У меня ведь к нему ничего, оказывается, нет. Да, наверное, и не было».

Марине казалось, что она вот-вот расплачется.

«А я-то, дура, осталась из-за него! – думала она. – Нужен был мне этот день рождения! Лучше бы выспалась в одиночестве, пока дома нет никого. А сейчас приду – крик, шум, мама вернется с работы, Толик из сада, сначала буду готовить ужин, потом укладывать Толика спать, потом посуду мыть. И все – время за полночь. А потом опять на работу, и опять все сначала – капельницы, уколы, листы назначений, банки с кровью, мытье полов… И самое главное – опять надо быть веселой с Барашковым. Чтобы не подумал, что она какая-то Баба-яга. Ловить его взгляды, выглядеть не замученной, а красивой. Следить за словами и делать вид, что она образованна и умна. И после всего этого геройства опять ни на что не надеяться. Да кто такая Валентина Николаевна? Прыщ на ровном месте. Пользуется успехом только потому, что кто-то когда-то по недосмотру сделал ее заведующей отделением и теперь все обязаны прислушиваться к ее словам и выполнять ее приказания».

Так думала Марина и старалась не смотреть в сторону Барашкова, но глаза сами собой поворачивались к нему.

– Все! Давайте тарелку с тортом, я чай выпью прямо в палате! – с шумом отодвинул свой стул Чистяков и кусочком салфетки вытер лицо. Он двинулся к выходу, держа в одной руке граненый стакан с чаем, а в другой – тарелку с куском торта. Чай был горячий, и Чистяков дул на стакан, смешно надувая щеки.

– Девчонкам-то, медсестрам, что работают в палатах, отнесите торт, если не жалко! – выходя, сказал он.

– А как же! – ответила Тина. – Не беспокойтесь, всем раздадим. Разделим поровну, никого не обидим! Марина, ты этим займись! – Тина спокойно повернулась в ее сторону.

Но что-то внезапно мелькнувшее в лице Марины подсказало Толмачёвой, что она не к месту это сказала, лучше бы попросила кого-нибудь другого. Но менять решение стало уже поздно.

– Почему это в нашем отделении принято обращаться к сестрам на «ты»?! – вдруг вызывающе громко сказала Марина. – Сестры что, люди второго сорта?

В ординаторской как-то внезапно наступила полная тишина.

– Какая муха тебя укусила? – поинтересовался Барашков при полном молчании остальных. Тина села, залившись краской, закусив до боли губу. Она всегда сама первая была за то, чтобы к сестрам обращаться только на «вы». Когда она была в возрасте Тани и Мышки, так и делала. Но потом ее обращения по всей форме к пигалицам, только что окончившим медучилище и к тому же бесконечно менявшимся, то поступающим на работу, то увольняющимся, показались ей смешными. Тем более что все остальные доктора во всех отделениях всегда обращались к сестрам неофициально. Конечно, пару-тройку заслуженных по возрасту и по стажу работы сестер все называли на «вы» – старшую сестру больницы и старшую сестру хирургического блока. Остальные для Валентины Николаевны были еще «девочками», такими же, как Мышка и Таня.